тексты «КиноКакПовод» & «...Inter-Esse...»

Этот фильм любим всеми. Его невозможно не любить.

Фильм — мечта «отличника» и «хорошиста» —
ты получаешь всё, просто потому, что ты «учился в школе»;
всё, что от тебя требуется — это продемонстрировать то, что в тебя вдолбили, на что тебя натаскали;
ты станешь лучшим, просто потому, что у тебя нет конкурентов в обладании сведениями, которые позволяют делать выигрывающие ставки.

Так, наверное, мечтает девочка о благосклонности со стороны своего «принца»: «вот бы хорошо оказаться с ним вдвоем на необитаемом острове — только он и я — вот тогда бы он точно в меня влюбился»;
или, гораздо более грубая аналогия, — это похоже на выбор быть проституткой (неважно которого пола) — получать преимущество и прибыль от того, что уже твоё просто по факту появления на свет — от своего тела.

Оказываясь в прошлом (мечтая оказаться в прошлом) — герой [мечтаний] получает подавляющее преимущество только из факта обладания своим, уже имеющимся у него, «темпоральным телом» — набором уже вдолбленных в него навыков и сведений, вдолбленных в него его временем и его социумом.


. . .


Что мечтается в этом фильме? Ради чего всё вот это вот закручивается?
Во-первых — это выжить. Но это ведь банальность. Этого полно в любом экшн-фильме, любого разлива.
Во-вторых — это улучшить своё материальное и социальное положение. Ну, то есть буквально — всё что мечтается — это как бы так подкрутить в прошлом, чтобы жизнь пошла по дорожке с лучшими бонусами.

Фильм наполненный больше, чем живыми людьми — фильм сотканный из индивидуальностей. Не типами людей, а людьми par excellence — уникальными, запоминающимися на всю жизнь. В каждом кадре. Фильм связанный гением музыки народа и Дмитрия Шостаковича.

Трилогия, что рождалась духом времени. Что рождалась через 20 лет после Революции, что все эти 20 лет непрерывно горела в душах — будила души от сна обыденности. Своей небывалостью. Невозможностью свершаемого.
Вопреки всему, вопреки противостоянию не на жизнь, а на смерть.

Фильм снимался в самые страшные годы всё еще длящейся гражданской войны. Когда уже построенный новый мир вывернул частью своей в нетуда — в смерть. В массовые аресты и расстрелы. Им нет оправдания. Но они понимаемы.
Страх и смерти конца 30-х годов. Человечность в каждом из нас и каждом из живших тогда хотела бы чтобы их не было. Чтобы не было, то что было. Но оно было. Маховик войны людей за власть, за маленькое своё; обыденность уничтожения ценности каждой отдельной человеческой жизни, что породили Мировая и Гражданская, — все это не обрывается сказочным заклинанием.
Путь в новый мир свернул не туда. В темень, в смерть. Но остановился. И не разрушил главное. Потому что мечта, зажженная ярчайшим светом за 20 лет до того была слишком сильна и ей жил весь живой народ.

Фильм пропитан правдой мечты; правдой памяти, которая питала выстраивание небывалого; правдой воспоминаний об обстоятельствах рождения, что никто из нас никогда не проживал в своем сознании, но что входит в нашу кровь и плоть через прожитую нами из года в год нашу жизнь — нашу с самого первого мгновения, нами — семьей, товарищами, страной, человечеством…

Дэвид Линч снял образец приключенческого кино.
Захватывающее, завораживающее; полное событий, опасностей, силы героя — упорства, ума, верности себе и своему решению …
Фильм о движении к цели — к сокровищу — затерянному среди далеких земель и внутри тебя. Фильм о прекрасном мире и неожиданных встречах, чуде спасения от неминуемой гибели, бесконечном пространстве, неумолимом времени и человеческом тепле понимания.

Мастер снял фильм о передвижении старика на газонокосилке через два сельскохозяйственных штата.
Фильм мог быть о пересечении океана, или пустыни, или замерзшей тайги, или о полете через галактику, или о походе в окружении орков и гоблинов.
Только всё это было бы бутафорией, убаюкивающей громом спецэффектов, закрывающей взгляд простых зрительских душ на самих себя.

Структура фильма, его темп; чередование предельного напряжения сил героя и его спасения в, всегда возможный как последний, момент времени; столкновение с такими разными мирами других жизней других людей; общие широчайшие планы, всегда потрясающей по своему естеству, природы… — дар и мастерство автора работает, работает и работает только на одно — заставить зрителя вернуться в самое трудное место, в место, которое наше малодушие попускает себе день за днем забывать за мельтешением чужого и постороннего — заставляет вернуться в свой мир — к ценности и значимости своего мира, к чуду его существования, к чуду существования тебя и твоей любви.

«Забытые» — каннский триумф Бунюэля 1950 года — через 21 год и еще одну всемирную бойню после манифеста «Андалусского пса». Фильм уже совсем из другой эпохи, фильм классического высказывания, театральной отчетливости и предельной в своей простоте реальности.
Фильм, непосредственно вышедший из итальянского неореализма, но нами легко видимый как последователь «Путевки в жизнь» из 1931 и предшественник «Республики ШКИД» уже 1966. Фильм, чей мир так отличается от советского мира зияющей пустотой в своем основании — пустотой вопиющей о себе — пустотой на месте, где должна была бы быть любовь.


* * *


Как представляют себе ужас обыденной бесчеловечности мира людей благополучные “дети” / “дети” из благополучных мест современности? — Это что-то вроде “рабства” а-ля «планета Татуин» и, прилагающийся к такому миру, отравляющий всё вокруг, источник зла — проводник «темной стороны силы».

Благополучным “детям” невозможно думать, что бесчеловечность среди людей воспроизводится сама собой из тысячелетия в тысячелетие вот тут вот — рядом.

Не понуждаемый усилием любви, не понуждаемый работой души, не понуждаемый проповедью и примером — взгляд человека раз за разом затухает и уступает место “естественному” регистрирующему глазу вычисляющего интеллекта. Мы смотрим на других людей и видим лишь способную говорить помеху или средство для достижения собственных целей. Мы смотрим так на всех — на детей, на калек, на младенцев и стариков. Мы можем так смотреть — если мы всего лишь разумные существа, если наше сердце отодвинуто нами же как помеха.

Дурная бесконечность воспроизводства жизни мышиных сообществ городами людей:  порождение, через принуждение сексуальным влечением, потомства; уход за потомством, пока оно через “инстинкт” привязывает к себе родителя; попытка пробиться наверх пищевой цепочки; защита своей куцей территории от посягательства других; откладывание “пищи” на черный день… И так бесконечный круг из поколения в поколение, прерываемый лишь набегами соседей, что вынуждает придумывать всё более и более изощренные орудия убийства себе подобных и машинерию производств для их производства…

Две недели жизнь отодвигала необходимость сказать про этот фильм. Две недели от очередного его просмотра; от погружения в удивительную, простую, наивную и вечную ткань человеческой жизни — жизни, что погружает в себя в неярких кадрах великого советского кино, что со всем возможным достоинством говорит предельно внятно, в полный рост, не прикрываясь никакими маскировками — ни иронией, ни цинизмом, ни игрой во вторичные смыслы острословия…

Необходимость (необходимость перед самим собой) записать слова — произнести свой монолог, в котором может быть хоть что-то станет яснее для самого себя про эту нашу простую человеческую жизнь.


* * *


Чтобы понять по-настоящему хоть что-то, будь то художественное произведение, философский трактат или действия другого человека — нужно всегда начинать с самого острого — с максимально-непонятного для обыденного — с того, что пробуждает ото сна автоматизма разворачивающихся слов и действий.
Нужно начинать с нонсенса, с абсурда. Если удастся заглянуть в провал абсурда (того, что тебе в твоем непонимании кажется разрушающим всё абсурдом) и обрести новую целостность, то главный шаг к пониманию будет сделан. К пониманию — т.е. к примирению тебя теперешнего с тобой, который внял в себя нечто новое — к примирению через примеривание с новой мерой и (много)мерностью, который открыл для тебя мир.
Ясно, что речь так может идти только если перед тобой нечто настоящее (будь то художественное творение или Поступок), нечто соотносимое с истиной, а не лож.

Стивен Спилберг — кинематографическое животное. В том смысле, в котором человек — это общественное животное — zoon politicon.
Там, где у других получается набор треша и фильм категории «B», где у других будет выпирать искусственность третьесортного телесериала, у Спилберга получается магия кино, открывающая окно в эпоху и в Космос.

Внезапно задвигавшиеся детские игрушки; быстро сгущающиеся облака; яркий свет из-под двери; вначале испуганные глаза, затем камера оборачивается на то, что испугало; герой раз за разом съезжает по скале к обрыву и лишь с третьей попытки дотягивается до протянутой руки и спасается в самую-самую последнюю секунду… —  всё это у других вызывает лишь недовольство избитостью и искусственностью приемов — у Спилберга же работает. Работает на погружение в атмосферу, на включенность в происходящее на экране. Включает тебя в ту игру-жизнь, которая ближе близкого тебе — в твое детство; погружает в завороженность происходящим — когда каждый следующий шаг и реакция персонажа=тебя (тебя — ведь это именно с тобой всё происходит сейчас на экране, настолько легко и незаметно Спилберг заставляет смотреть “на” как будто ты смотришь “из” — как будто ты смотришь, находясь там — смотришь “из себя”, своими глазами, как будто ты действуешь — действуешь как “я”, как первое лицо — в неотменимой достоверности своих переживаний) — каждый следующий шаг тебя=персонажа естественен, пугающе-ожидаем и требует следующего…
Ритм кадров, повороты камеры, чередование эмоций, симфония музыки, грохота и тишины — всё такое, каким и должно быть — должно быть в естественном существовании в кинореальности.

Во дворе жил кот, он не был больше других, не был сильнее, питался он хуже многих других котов, у которых были хозяева, но все другие коты обходили его стороной, потому что он всех их неоднократно бил и гонял по всему двору. Почему? Была у него одна особенность — перед тем как начать драку коты устраивают ритуальные крики, шипят и встают в стойку, и держат паузу… — а у этого кота пауза была гораздо короче — он всегда бил первым, таким он родился, такова была его порода.

Каким родился герой фильма «Драйв»? Что позволяет ему жить его жизнью, что вынуждает его жить именно так, как он живет? Что вынуждает других к их жизням? К какой породе они принадлежат и есть ли вообще породы людей?


* * *


Человечные люди?

…Защити соседа. Помоги беззащитному. Просто потому, что он сосед, просто потому, что он беззащитен. Просто потому, что он человек и ему нужна помощь.
Так естественно раньше, когда жили в лесу, в степи... так естественно, когда вестерн...
и так ненормально когда бетонные коробки до горизонта, когда мегаполис, когда боевик из теперешнего века.

…Он бережно нес ребенка. Он ощущал всю хрупкость самого доверчивого существа, что встречал в своей жизни. Что будет стоить он сам, если бросит, если не защитит...

…Он был очарован ею. Её нежностью. Её молчанием. Молодая мать. Воплощенная забота, любовь. То чего нет вокруг, то чего так не хватает...
Как ему предать такое?
Благородство отношений, не испачканное предательством... Чистое, без использования друг друга. Человеческое. Окрыляющее возвышение духа.
Поверх всякой плоти...


* * *


Животные люди?
Животные, обреченные на самосознание, даже если этого самосознания лишь проблески — мгновенный нестерпимый блеск режущего понимания себя…

Мелкие бандиты, охранники главарей, главари не менее мелкие и ничтожные.
Что ими движет, что оправдывает их перед собой?