«…и давай, Коля, помрём честно…» / / «Старики-разбойники» (Э.Рязанов, 1971)

Он потерял всё: работу и её смысл (он стал свидетелем торжества самого презираемого им человеческого типа, который выбросил на помойку все его многолетние усилия сделать хоть что-то значимое); семью (смерть жены); дом (он продал за копейки всю обстановку обустраиваемого им всю жизнь очага); свое здоровье (болезни-боль-немощь — реальность каждого его дня); остроту ума (нелепость его решений и поступков смешна лишь, если отказываться признать, что это первые признаки наступающей деменции)…
Его уже почти нет. Жизнь развеялась как дым — пара лет, пара месяцев, а, может, и дней — и всё — казенный гроб и могила.
«Старики-разбойники» — торжество колеса смерти, гимн тщете всего сущего, предельный ужас трагедии человеческого существования… комедийная же мишура — лишь мастерская маскировка пеиситанатоса Рязанова...

Да? Нет!

Катастрофа жизни героя Никулина погружает в ужас всех, кто любит его, но не его самого. Его смирение с ходом жизни, которое лишь бестолковым активничиванием его друга на несколько дней прерывается нелепыми поступками, — не порождение его немощи или надвигающегося маразма — но жизнь в мудрости...

Он тихо жил в молчании повседневности, терпении близкого конца. Но жизнь эта не столько жизнь в страдании (не так много там страдания) — сколько в недоумение, что вот оно все — кончается — странно…
жизнь эта — это еще и радость «малого» — восторг от соприкосновения с величием искусства, удовольствие приготовления простой пищи, удовлетворение честностью службы, тепло старой дружбы, чудо встречи с новым близким человеком.

Мгновения уходящей жизни — они равны — будь они за 350400 часов до её конца или за 84600 часов (за 40 лет или за 10) — все они уходят, всегда будет их мало, очень мало.
Человек умирает; вещи его, сразу или чуть погодя, выбрасывают; то, что он наработал, смывает глупостью или жадностью его сменщиков; в дом его заселяются чужие люди; друзья-семья его еще вспомнят, но лишь до того момента как и их вскоре закопают… был человек и нет человека… смыло как песочный домик волной.
А ведь глупый ребенок так радовался когда лепил его… ведь мы так переживали когда продвигались вверх по службе, когда спешили сдать работу, когда получали/покупали/строили свой дом, когда знакомились с ней/ с ним…

Герой Евстигнеева вроде как глуп безмерно. Глуп как большинство людей. Бежать, суетиться, верить, что сможешь перехитрить, утаить, пойти наперекор, вырваться из правил. И что? А все тоже. Сделаешь короткий штрафной круг и будешь все там же, где и был, потратив последние силы и свои, и близких.
Но друг не попрекнет — он мудрый. Да и сам ты, на самом деле, мудрый — просто, когда дело касается тебя, ты принимаешь этот последний ответ тебе от мироздания — ради же других сердце готово разорваться в бунте против всей вселенной…


Мудрость прожитого.
Мудрость понимания цены собственного достоинства — только сохранение цены самому себе на весах тех, кого ты любишь и кто любит тебя, — только это успокаивает сердце. Наперекор всему, наперекор всей вселенной — я есть, я не разменял себя на мелочь, я не продал себя.
Ценность и целостность себя — своего Я, своей души, своей совести. Если все это цело — с этим легко жить и с этим легче умереть.
Точка самости, мир собственных грез, интимность своего внутреннего — никоем образом не повторимого и никоим образом не отменимого — потому что оно вот оно уже есть — а не может такого быть, чтобы как-то сделалось так, что что-то бывшее вдруг стало не бывшим…

Сохранить честь — цену себя — целостность себя — достоинство — отбросить любое, что не есть ты — постараться выгнать/отгородиться от бесов, которые покушаются на сам смысл «иметь достоинство».
…Быть не от мира сего — быть дурачком — и тогда тлен этого мира не сможет коснуться тебя.
Ты ускользнешь от лап смерти. Что она может —  если ты есть и есть не один — если ты в кругу близких душ — бесконечно сильных в своем самовластном самопожертвовании друг ради друга.

Щемящая теплота утешающей веры.